Создатели - Страница 54

В армии и после не снится ничего. Может, и снится, но утром ты настолько быстро погружаешься в мысли о грядущем дне (или в утреннюю тренировку построения, если ты все еще в армии), что от этих снов не остается ничего через секунды после пробуждения.

Разве что послевкусие. Иногда просыпаешься радостным и сам не понимаешь — почему? Просто мозг что-то показал тебе этой ночью, благословил на следующий день и даже не потребовал благодарности взамен. Не потребовал, чтобы ты помнил об оказанной услуге.

Или наоборот. Ты просыпаешься, понимая, что тебе снилось что-то неприятное, может быть, даже страшное, но не помнишь, что именно. И не пытаешься вспомнить — зачем, если это было неприятно? Зачем вспоминать, лучше побыстрее забыть, постараться не бередить этот сон. Тогда, может быть, он быстро улетучится и больше никогда не повторится.

А когда тебе надо волочиться до маршрутки, потом дремать в ней, потом с самого утра разгребать все то, что так и не успел доделать вчера, ты не думаешь о своих снах совсем. Не тот случай. Ночной сон для тебя — лишь горизонтальное положение тела на кровати, призванное хоть немного восполнить затраты энергии всех видов, которую ты теряешь в течение дня.

Рутина съедает все — сны, воспоминания, время. Жизнь. Так что в этом случае тебе точно не до образов, которые услужливо пытается подсунуть подсознание глубокой ночью.

Но Диме начали сниться сны. В двадцать три года. Он их практически помнил все и каждое утро все четче и четче вспоминал, чем занимался в этих снах. Они были приятными, поэтому он прокручивал их в памяти даже в маршрутке, иногда — на работе, хотя это и не приводило ни к чему хорошему.

Рассеянность на работе не приветствовалась. Не тогда, когда начальство в любой момент может проверить, насколько ты идешь в ногу с интересами компании. И тем более не тогда, когда на носу годовое собеседование, возможный переход с уровня «условный-2» на уровень «условный-3» (с которым прокатили в прошлом году) и соответствующая индексация оклада. Ты же работаешь не просто так — ты строишь карьеру. Еще пару лет, и можно будет немного расслабиться, потому что денег станет достаточно и авторитет на фирме будет работать на тебя, а не ты — на авторитет.

Поначалу сны были приятными. Тихие леса — без единой живой души вокруг. Берега рек, где можно беззаботно рыбачить, не думая о том, что будет после выходных. И можно вставать рано не потому, что иначе опоздаешь на работу, а потому лишь, что не хочешь пропустить утренний клев. И ты встаешь даже раньше, совсем рано, когда еще нет и пяти утра. Но чувствуешь себя лучше, много лучше, чем от звонка будильника в семь в рабочие дни. Потому что знаешь, насколько приятные занятия тебе предстоят.

Дима увлекся, хотя иногда его и беспокоили эти излишне яркие сны. Даже не они сами, а то, насколько резко они начали у него появляться безо всяких видимых внешних причин. В какой-то момент он даже хотел пойти к терапевту, подозревая, не скрытая ли это болезнь столь рьяно стимулирует ночную работу мозга.

Потом в снах что-то сломалось. В них начали закрадываться кошмары. Проливной дождь топил лодку, а весла ломались у самых уключин, и Дима не успевал доплыть до берега. Крупная рыба утаскивала леску, и Дмитрий просыпался как раз в тот момент, когда почти падал за борт, туда, где притаился хищник. В тихом безлюдном лесу где-то пряталось зло, кошмар, и отсутствие других людей вокруг тут же превращалось из достоинства в настоящую ловушку.

Он просыпался в поту, иногда чувствовал, что кричит. Из сна от этого крика в реальность доходил только всхлип, мокрый, захлебывающийся всхлип, попытка легких вдохнуть воздух, который не пропускает сжимающееся от ужаса горло.

И забыть эти сны Дмитрий не мог. Как бы ни хотел. Таблеток он боялся как огня, поэтому никакого снотворного не пил. А поход к терапевту (концы в его городе были не такими уж большими: с утра записался, на обеденном перерыве заскочил и даже не опоздал, хоть и остался без обеда) закончился рецептом на то же самое снотворное.

И пить Дима тоже не очень любил. Не настолько, чтобы напиваться каждый день, чтобы заглушить работу мозга ночью. Поэтому он терпел. Хотя кошмары каждую ночью становились все сильнее, проступали в реальность все явственней.

Дмитрий впервые задумался о том, что, возможно, у него проблемы с психикой и пора идти к другим врачам.

Теперь каждая ночь была как бой. Каждый раз, когда засыпал, он очень боялся утра, того момента, когда проснется от немого крика и вспомнит кошмар этой ночи…

Сегодня он заснул чуть позже. Смотрел телевизор, пока глаза не начали слипаться окончательно, и лишь потом поплелся в постель, тихо молясь про себя, чтобы хоть этой ночью ему не приснилось ничего.

Ему приснилось.

На сей раз была темная вода. Темная от глубины и от ужаса, что прятался где-то внизу, в этой глубине. Сверху давило небо, тучи такого же цвета, что и вода, почти черные. Но не роняющие ни капли дождя вниз — дождь мог разрушить ауру липкого страха, развеять иллюзию, в которую попал мозг Димы.

В глубине, в том месте, где, как ему казалось, было темнее всего, что-то мелькнуло, что-то еще более темное, чем сгущающаяся тьма. Хищная рыба или древнее чудовище — он не увидел. Не знал и не мог знать. Да в этом сне ему и не нужно было видеть свой страх, достаточно было знать, что он где-то внизу, под утлым дном его лодки.

Дима поднял голову, с усилием сумел оторвать взгляд от воды и осмотрелся, ища берег.

Но его не было. Не было ни берега, ни даже намека на то, что у этой воды есть хоть какой-то край. Что эти тучи вверху откуда-то пришли, из-за какого-то горизонта. Тучи были здесь всегда. А берега не существовало. Не надо было смотреть. Во сне это становится понятно, стоит только задуматься. Не было ни берега, ни суши, ни малейшего островка, на котором Дима мог бы избавиться от нарастающего ощущения, что его лодка вот-вот исчезнет.